Я вчера говорил о таком умном слове, как «редукционизм». Редукционизм – это упрощение, когда мы, имея дело со сложной системой, пытаемся ее описать в категориях более простой. Например, если мы имеем дело с отношениями, пытаемся описать это через индивидуальные психологические качества. А это не удается. То есть, психически по отдельности люди могут быть вполне достойными, но вдвоем – у них какие-то странные отношения, диалог не налаживается. А если еще третий появляется, свидетель, то тут появляются совершенно новые феномены, которые точно к индивидуальной психологии несводимы. Если появляется ребенок, то по отдельности мужчина и женщина, может быть, были и хорошими людьми, но в присутствии третьего происходит нечто. Так вот и клиент с терапевтом вдвоем вполне какие-то отношения, а появляется свидетель – хрясь, и что-то изменяется.

Это к тому, что люди являются феноменом, связанным с языком. У французского психоаналитика Лакана есть фраза, которая по-разному переводится, но то, что я помню – что бессознательное структурировано как язык. То есть, на каком языке человек говорит, такое у него и бессознательное, для аналитика это равно психике. Если у человека для описания реальности есть две категории – «колбасит» и «плющит», то у него такое бессознательное. Другого нет. А если у него лексикон, как у Александра Сергеевича Пушкина, у него такое бессознательное примерно.

И когда мы встречаемся в диалоге, главная трудность, но и интерес – это трудности перевода. Иногда говорят – давайте искать общий язык. Если буквально эту фразу понимать - это страшная история, их всегда все-таки два. И они могут друг друга искать, и время от времени встречаться. Но тема связана с переводом одного языка на другой.

И, видимо, действительно, у женщин один язык, у мужчин – другой. Но даже у мужчин разный язык. То есть, слова одни и те же, а смысл, наполнение – разное. Если мы автоматически переводим, то мы часто ошибаемся. Когда кто-то говорит «люблю», хорошо бы уточнять, что он имеет ввиду. Может, он так любит или вот так любит, или еще как-то. Или она, если любит, то кормит. И он так растет, растет в размерах. Или еще что-то такое делает. И в терапии важно быть в этом смысле не умными и не приличными, а уточнять смысл Для построения диалога нужно уточнять смысл. То есть, выяснить, как структурировано бессознательное данного человека. И выяснится, что каких-то реальностей у нее нет, а у меня нет некоторых реальностей, которые есть у нее. В силу личной истории нет некоторых реальностей у кого-то. А у кого-то они есть, и они как-то еще и названы.

Наша физиология, наша тело – это вторичная физиология. Это не то, что было дано от природы. Это то, что уже было структурировано чьим-то языком. Или не структурировано. То есть, либо родители некоторые мои переживания называли, желательно верными словами, либо не называли. И тогда получается, ребенок, а потом уже и не ребенок, либо может словами говорить, либо ему нужно формировать симптомы. Вот, он не может сказать, что мне что-то отвратительно, поскольку говорили, это нехорошо, если мама что-то приготовила, ты должен съесть, потому что это мама готовила. А сказать «мама, это отвратительно», если у меня нет этого слова, связанного с отвращением, неприязнью, тогда мне приходится тупо отравляться и тошнить. То есть, тогда отвращение – сразу в симптом. И задача в терапии – верно называть симптомы. Тогда ими можно управлять, если это правильное слово. Но слово нужно найти, и некоторые слова помечены как неприличные, то есть, включается морализаторство.

Здесь мы встречаемся с тем, что Перлз метко отметил, как три жизненных философии. Одна – это морализаторство, шуддизм, как должно быть. То есть, кто-то знает, как должно быть. У него есть набор правил, запретов. Это пришло к нам из иудейской культуры. Там есть специально обученные люди, которые знают, как должно. Терапевт – это не раввин. Мы не занимаемся моральной частью отношений людей. И свободны в языке. Читать дальше .