3. Хутор Бабиче-Кореновский (продолжение)

Вдогонку нам ехала подвода – быки, запряженные в гарбу. На гарбе сидело трое: молодая девушка к красной косынке (наверное, комсомолка), женщина средних лет в белой кофте и черной юбке и мужик среднего роста, белобрысый с небритой бородой. Мужик говорит: «Я свою коровенку никогда бы без сена не оставил бы, а вот для колхозных едем за старой соломой.»

Комсомолка говорит запальчиво:

– Так Вы против колхозов?

– Да, нет, я не … против, да вот как оно получится непонятно.

– А что непонятно? – пытается пояснить комсомолка. Нам в комсомольском ликбезе рассказывал, что в колхозе лучше работать, веселей и интересней, здесь интересы общие.

– А вот хлеб, что уберем, – вмешивается в разговор женщина в белой кофте, – тоже будет общий?

– Конечно, общий! – с восторгом воскликнула комсомолка.

Мужик у нее спрашивает:

– А делиться он по дворам будет по семьям поровну, у кого семь душ и у кого две души.

Комсомолка замкнулась.

– Поровну… нет, нет, наверное, на едока, а может на работника.

– Вот тебе и ликбез. А как будет учитываться труд? Я, к примеру, сложу 4 копны за день, а Понька Фомин - лыдарюга – три копны. Так мы тоже получим поровну по одному трудодню? Вот тут веселье не получится. А ты мне разъяснять собираешься, а как – сама толком не знаешь!

Быки шагали немного быстрее нас и стали удаляться, и разговор их не слышали. Но их разговор продолжила бабушка:

– Вот этот лыдарюга Фомин получил у советской власти землю бесплатно, а обрабатывать ее нечем. У него – ни лошади, ни быка. Вот он ее сдал кулаку в аренду, с полу (т.е. с половины урожая – В.К.). Посеял хлеб, вырастил, убрал, обмолотил, ссыпал в кучку. А Фомин пришел, взял половину из этой кучки, ни капельки не трудился на ниве. Вот этим он и жил. Вот такая история получается. В колхозе ему ох как дико покажется.

Шли мы, и шли по хутору, чтобы дойти до гребли, перейти на ту сторону речки. Нам показали, где будет гребля (мост), и повернули влево. Увидели три вербы, как нам говорили, подошли поближе. Рядом с вербами стояли три гарбы, а возле них – три верблюда. Вечерело, видимо путники решили переночевать под вербами у моста. Подошли мы поближе к ним. Один мужик высокий, худощавый с длинной шеей, на которой горбинкой выпирает вперед большой кадык, возится со сбруей верблюда. Второй молодой человек с черной шевелюрой и весёлым, улыбающимся лицом, готовил уздечки. Третий мужик низкого роста, коренастый, с широкими плечами, большими и сильными руками (его хлопцы Игнатычем звали), – этот старше двоих по возрасту – собирал сухую траву, ветки, наверное, готовил для костра.

– Здравствуйте, добри люды, – сказала бабушка.

Все вразнобой громко ответили тем же словом.

– Мабудь, далэко едите, – сказала бабушка.

– Да, очень далеко, – ответил мужик, что с большим кадыком на длинной шее.

– А мы тоже идем далеко, да вот, подбились, и ночь захватила. Вы не против, если мы возле вас заночуем?

– Что ж, - сказал старший мужик, – ночуйте. «Хату» не перележите.

И в этом чувствовалось больше сочувствия, чем укора к бездомным. Высокий мужик спросил: «Николай, ты на двоих удочки готовил?» Николай сказал: «Пойдем вдвоем, быстрее наловим!» Старший пошёл за очередной охапкой хвороста, а мы сели возле будущего костра. Потом и он присел к нам и стал рассказывать, что они едут далеко, аж на озеро Баскунчак за солью. Они каждый год ездят, а то и два раза.

– Привозим соль и меняем на хлеб. Этим и живем. В колхоз не вступаем, боязно как-то, много в нем закавычек. У нас в селе уже половина мужиков вступили, но радостного пока ничего нет. Раньше мы землю сдавали кулакам в аренду – и ему хорошо, и мы с хлебушком были. А теперь кулаков нет, кого сослали, кого осудили, а кто посмышленее, смекалистее – сами поразъехались по городам, да по стройкам.

– А как вы считаете, – спросила бабушка, – лучше, что кулаков повысылали?

– Я считаю, что хуже. Хоть советская власть и называет их эксплуататорами, мироедами и всякими оскорбительными словами, я считаю, что не все они были такими. Среди них были и добрые, жалостливые, шли на уступки беднякам. А некоторые – злые, наглые, так и норовит обмануть, нажиться на твоем труде. Я вам скажу, что и среди кулаков и среди бедняков есть люди хорошие, а есть плохие, наглые, бесчеловечные. Это зависит от характера. Богатство оно тоже разное бывает: у одного по наследству досталось, другой горбом его нажил, третий умеет торговать, четвертый – шабаевать. (От слова «шабай». Шабаями тогда называли перекупщиков скота. – В.К.). А иной забогатеет, когда ограбит кого-нибудь с толстым карманом. Жизнь, она хитрая штука.

Тут он сделал остановку, долго мы молчали, потом бабушка начала рассказывать о своем житье-бытье. Подходят ребята с рыбой. Аж двадцать карасей поймали и одну щуку! Караси хорошие – по два-три фунта каждый. (Фунт = 409,5 гр.)

«Ну, Игнатыч, разводи костер, – сказал Николай, – ставь воду, а мы чистить будем». Бабушка взялась помогать разделать рыбу и дело пошло веселей. Поставили треножку (специально с собой берут) и поставили варить уху. Игнатыч рассказывает: «Возим с собой удочки и хватки, стараемся останавливаться ночевать у речки, ловим рыбу, вот так и кормим себя в дороге. Еще и ружьишко с собой возим. Иногда глупый заяц из-под ног выскочит, мы его – на мушку и в казанок». «Брось ты, Игнатыч, все наши секреты рассказывать! – сказал Николай, – может они шпионы. Привыкли в каждом незнакомом человеке врага искать».

Пока разговаривали, и уха сварилась. Нашли две чашки, одну – себе, одну – нам.

– Стойте, а ложек то у нас только три.

– Ничего, – сказала бабушка, – ешьте, а мы подождем.

Игнатыч отрезал нам по маленькому кусочку хлеба.

– Не гневайтесь, что мало хлеба даю. Этот продукт нынче на вес золота.