На хуторе Журовка, - продолжала бабушка, - он в шести верстах от Бабиче-Кореновского, мы купили у помещика Безъязычного уже по 10 десятин каждый. (В записи 1988 года папа говорит о 25-ти десятинах на каждого. – В.К.) Тут уже мы, три семьи, разделились. Мой муж Евграф и второй брат Охтыс поселились в одном конце хутора, их дома стояли на расстоянии друга метров в 200. А третий брат Андреян поселился на излучине реки, рядом с усадьбой Безъязычного, это в 1,5 километрах от дворов его братьев. Землю обрабатывали совместно.

– А куда делась земля, что купили у Бабича? – спросил Игнатыч.

– А мы ее продали приезжим людям, тогда разрешали продавать землю.

Семьи наши жили дружно, уважительно, мирно, без скандалов. Помогали друг другу построить сначала небольшие саманные хаты, а потом со временем и дома.

– Так, выходит, вы в кулаки превратились из батраков, так я понял? – спросил Игнатыч.

– Выходит, так, – ответила бабушка.

Тут мы доехали до какого-то села, уже не помню названия. Игнатыч нам сказал:

– Вот и всё, теперь мы повернем вправо, а вам прямо – на Тихорецк.

Шли мы еще трое или четверо суток, пока дошли до Кореновки. В дороге нам бабушка продолжала рассказывать о своей истории.

Когда они жили на хуторе Бабиче-Кореновском то, кроме того, что они сеяли и убирали хлеб и другие культуры, они в свободное время от полевых работ ездили в Кореновскую зарабатывать деньги на строительстве железной дороги. Возили на подводах землю и насыпали полотно, где сейчас вокзал Кореновский. У них уже было две пары быков и пара лошадей. Каждому по подводе. Зарабатывали деньги, тратили на содержание своих семей.

У меня уже было трое детей, у Дуньки Охтысовой тоже уже было трое. У Оксаны рождались дети каждый год, но дольше как полгода ребенок не жил.

После Антона у меня родилась Даша, а потом Устя. У Охтыса родилась первая девочка, – Марией назвали, потом мальчик – Родион, и еще девочка – Елизавета.

На шестой год мы уже переехали в хутор Журовка потому, что трудно было жить с большими семьями в маленьких коморках дома в Бабиче-Кореновском – хаты, длинной, как колбаса.

В первый год на Журовке построили тоже саманные хаты, но уже побольше и каждый себе.

Мы были иногородние, т.е. приезжие. А местное население – это в основном казаки. Правда, за последние 10 лет на Кубань, и в том числе на Журовку, много народа приехало из Украины, Средней России, Поволжья. Поволжцев кацапами звали, украинцев – хохлами, а россиян – лаптями.

Так что к 1900 году на Журовке было больше иногородних, чем казаков.

Казаки вначале к иногородним относились, как к пришельцам, считали их людьми второго сорта. А потом попривыкли и отношения стали улучшаться. Почетным делом было крестьянское хозяйство, выращивание хлеба, скота. И кто в этом больше преуспевал, тот пользовался большим почетом и уважением сельчан. С почтением относились к богатым, считали, что они своим трудом, умением хозяйничать заслужили этого. Богатые, по мере того, как они с каждым годом увеличивали прибыль, увеличивали и размеры своего хозяйства. Никто никого в этом не ограничивал, а поэтому умные, трудолюбивые и предприимчивые люди быстро росли.

Как приехали на Журовку, сразу построили небольшие дома – хаты саманные. У дедушки Андреяна была самая длинная из трех комнат. Вы помните ее.

– Да, я помню, – это была хата, а рядом погреб и тут же конюшня длинная-предлинная. И всё это под одной крышей (камышанной).

Построились мы за год, и для себя – хаты, и для животных – сараи. А животных у нас уже было две пары быков, трое взрослых лошадей и двое лошат.

Рябая кобыла первого привела жеребчика, такой красивый вороной рысак вырос. Вторую – кобылку, тоже рябую. Третью – тоже кобылку. Но она к тому времени не запрягалась. И двое лошат от старой кобылы и от молодой рябой.

Не помню, как разделили животных, но никто в обиде не был, тем более что на Журовке еще лет пять землю обрабатывали артельно – три семьи вместе.

В 1900 году посадили сады. Самый большой сад был у Андреяна – три десятины. Одна – у Евграфа. А у Охтыса совсем малый сад был.

Стали строить дома. Это было уже по прошествию лет пяти, как мы прожили на Журовке. Строили сообща. Первому построили Евграфу – кирпичный, просторный дом, – вы знаете, бывали там, – из четырех комнат. А Андреяну и Охтысу построили турлучные. Кирпича трудно было достать купить, а лес на бирже был.

Все эти постройки наши хлопцы делали сами. Самый мастеровой был Евграф.

– Бабушка, расскажите, какой был он. Да про всех расскажите. – Попросил я.

Евграф был ниже среднего роста, плечистый и плотный, красивый, поэтому я и вышла за него замуж.

Тут бабушка немного покраснела, потом рассмеялась и продолжала. Волосы русые, круглолицый, нос не длинный и не курносый, как бы вам сказать, средний. Глаза голубые серьезные. А про себя не буду рассказывать, сами видите. Но, когда была молодая, была, конечно, красивая. Любила вкусно готовить, чистоту в доме соблюдать.

– Да, я помню, когда мы приезжали в гости к вам, у вас вкусный был обед, особенно мне нравился ваш торт, такой мягкий, желтый, сладкий.

Андреян был среднего роста, русый. Лицо немного продолговатое, нос немного заостренный, небольшой. Характер у него был строгий, настойчивый. В молодости не пил, а потом, лет в сорок, когда зашабоевал, то часто выпивал. Бывало так, что с базара из Кореновки лошади сами его привозили домой, а он на бричке лежит пьяный до тех пор, пока его жена Оксана не придет и не откроет ворота и заедет во двор. Оксана была маленькая ростом, щуплая, белобрысая, теперь говорят: блондинка. Она самая ленивая из нас троих, неряшливая. Может быть, поэтому и дети её почти все в младенчестве болели и маленькими умирали. А, может, её Бог наказал за её грехи. За это её Андреян не любил и часто лупил. Но характер её не изменился.

– Да, мы её помним, – сказала Вера. А как дедушка Евграф погиб? Я его чуть-чуть помню, как мы приезжали к вам в гости. Он на пасеке с пчелами возился. Помню, как, то одну рамку вытащит из улья, посмотрит, то другую. А пасека у вас стояла в саду под яблонями возле дома.

Да, погиб он считай по глупости. Время было тяжелое, шла гражданская война, одни наступали, другие отступали. Банды всякие наскакивали вооруженные.

И вот дедушка возле уликов хлопочет. Подъехала группа человек двадцать черкесов вооруженных. Остановились. Один говорит: «Дед, дай мёду!» А он, не подумавши, говорит: «Иди, бери», показав на улик. Тот прикладом винтовки ударил дедушку в грудь. Бандиты ускакали, а дедушка лежит чуть живой. Сильно повредил грудную клетку, изверг. После этого дедушка пожил 6 месяцев и умер. Надо было ему показывать на улик, видя, что это бандюги! Дал бы он им меду и, может быть, этого не случилось бы.